То есть в основе событий лежало не только стремление европейцев и США нанести стратегический удар по России, но и желание решить свои проблемы за счет ресурсов, остатков промышленности и дешевой рабочей силы Украины. Но и снижение курса национальной валюты, и негативные тенденции в экономике в таком случае оказываются производным не от своего объективного состояния, а от конъюнктурных колебаний, часто вызванных преходящими и субъективными факторами. Мировой кризис 2008-2009 года начался с того, что всего лишь один владелец дома не смог во время погасить кредит за этот дом. В условиях рынка экономика страны, тесно интегрированной в мировое рыночное пространство, начинает полностью зависеть от того, что происходит в мире. И от проблем тех стран, название которых жители этой страны иногда могут даже не вспомнить. Рыночное отношения это вообще диктат текущего спроса и предложения. И то, что кажется, предельно выгодным производить и продавать сегодня, оказывается разорительно производить завтра. В той степени, в какой рыночные требования выходят за требования текущего дня, они зависят в основном от ожиданий, то есть от во многом субъективно-психологического качества, от того, что Гегель называл кажимостью в противовес действительности. Даже рожденные пониманием этого расчеты и попытки планирования экономики в условиях рынка – это всегда попытки планирования кажимости, угадывание того, что какому субъекту в тот или иной момент может показаться. Таким образом, рыночная экономика — это всегда соединение воздействия краткосрочного утилитаризма с призраками страхов, надежд и испугов полуслепого человека. Рыночная экономика – это мореплавание под парусами. Очень удобно и прогрессивно на фоне плота или гребной шлюпки, и если идешь под попутным ветром, но смертельно опасно во время шторма. Романтично – для яхтсменов. Но глупо, когда созданы паровой и атомные двигатели. Мировой кризис 1929 года успешно преодолевался именно на ограничении либо при полном отказе от рыночной экономики. В моменты пика кризиса 2008-2009 гг. почти всем мировые лидеры заговорили в той или иной форме об исчерпанности прежней, то есть рыночной модели. Впрочем, на самом деле и в их странах она уже не была в полной мере рыночной, но кризис порождало именно то в ней, что в ней от рынка оставалось. Россия тогда тоже противостояла кризису именно за счет антирыночных мер, и если не преодолела его последствия полностью, то только из-за того, что эти меры были недостаточно антирыночные. Точнее – не достаточно пострыночные – потому что преодоление ограниченности рынка означает не возврат от паруса к веслу, а уход от паруса к паровому и атомному двигателю. Все просто: нельзя стоить стратегию на сегодняшней выгоде. Этого не понимает экономическая власть России. Но это давно и все больше понимает российское общество. Судя по данным даже вполне прорыночного и прозападного «Левада-центра», вера в рынок в российском обществе закончилась как раз тогда, когда рынок начался. Она существовала, как порождение перестроечных мантр конца 1980-х. И она испарилась, как только общество столкнулось с последствиями рыночной авантюры российского руководства. Иногда она становилась несколько больше, иногда – несколько меньше, но никогда больше не восстанавливалась. В рынок еще верили в феврале 1992 года: тогда 48% назвали лучшей системой ту, в основе которой лежат частная собственность и рыночные отношения, и 29% - ту, которая основана на государственном планировании и распределении. Предпочтения зависли в марте 1993 года – по 35% сторонников каждой из систем. А дальше чаша весов качнулась в другую сторону. И вера в рынок полностью исчезла к июлю 1994: ту систему, в основе которой лежат частная собственность и рыночные отношения, теперь предпочитали 25%, а ту, которая основана на государственном планировании и распределении – 39%. Больше никогда за 20 лет идея рыночной экономки не пользовалась поддержкой даже относительного большинства, а поддержкой большинства абсолютногоона не пользовалась вообще никогда. К сентябрю 1998 года поддержка плановой экономики достигла 50 %, а рыночной – упала до 31. К апрелю 2000го за план было 52%, за рынок и частную собственность - 33%. Разрыв и отставание предпочтений рынка по сравнению с предпочтениями плана сокращались дважды. В апреле 1997 года, после деноминации и относительной недолгой стабилизации экономики (за план – 43%, за рынок и частную собственность – 40%) – и эта стабилизация завершилась с крушением финансовой пирамиды ГКО. И в январе 2012 года, на фоне информационной антипутинской атаки прозападных СМИ – тогда доля сторонников плана чуть снизилась – до 49%, а доля сторонников рынка и частной собственности возросла до 36%. Но уже через год число первых вновь составило более половины, а число рыночников и «носителей частнособственнической психологии» откатилось до 29%. На сегодня идею плановой экономики поддерживает 54 %, идею рыночной с частной собственностью – 29%. Можно говорить, что 29% - это почти треть и с их мнением тоже нужно считаться. Но считаться – это не значит подчиняться. Потому что воля 54% в любом случае выше воли 29%. Можно спорить, должно ли большинство навязывать свою волю меньшинству. Но, во всяком случае, ненормально и недопустимо, когда меньшинство навязывает свою волю большинству. И происходит это исключительно в силу того, что власть в стране в конечном счете находится даже не в руках этой трети, а у тех примерно 3-4 процентов населения страны, сверхбогатых групп, которые заинтересованы в существовании отвергаемой обществом экономической модели, но при этом неспособны обеспечить развитие страны. По всем, даже и официальным данным, по основным показателям, даже перед началом нынешней стагнации, Россия 2012-13 гг. по основным видам продукции не достигла уровня РСФСР 1990-ого года. Практика – все-таки, критерий истины. С одной стороны, за почти четверть века рыночного эксперимента в России данная система отношений не показала существенных достижений и не решила существенные проблемы страны, а главное – не сумела решить задачи ее технологического прорыва. С другой стороны – общество эту идею не поддерживает и отвергает. То есть, социально-экономическая система навязана стране узким меньшинством. Далее встает вопрос о том, чьи интересы должна выражать уже и политическая система. И тут законы просты: там, где политическая элита слушается сверхбогатого меньшинства (или срослась с ним) – там она лишается поддержки большинства. И становится ему не нужна. И уже другой вопрос, кто тогда, какая политическая группа и кто персонально становится лидером, увлекающим разъяренное большинство на «штурм старого мира»
